Ах, если бы она дрожала от страха! Марианна не считала себя трусихой: со страхом она бы как-нибудь справилась. Нет, не страх покрыл ее кожу мурашками и сделал дыхание частым и поверхностным. Это Хадсон, его сильное мускулистое тело, его знакомый запах, расстегнутый ворот, сквозь который видны черные курчавые волосы, — только близость Хадсона заставляла ее трепетать.

— Анни, я не люблю секретов. — Голос его звучал спокойно, но лица Марианна не видела. — Видимо, я законник не только по профессии, но и по натуре: не могу успокоиться, пока не разложу все по полочкам. Я не понимаю ни тебя, ни всей этой ситуации. Может быть, ты соберешься с духом и расскажешь все толком?

— Не могу, — простонала она, не поднимая головы. — Не могу.

— Можешь, но не хочешь, — поправил Хадсон. — Но тебе не по силам бороться со мной. Я никогда не проигрываю. — Теперь в его мягком голосе звучала угроза. — Понимаешь, о чем я?

— Я не хочу с тобой бороться! — Марианна глубоко вздохнула, молясь, чтобы небеса ниспослали ей мужество. — Я просто хочу, чтобы мы оставили в покое прошлое и расстались друзьями! У тебя и у меня — своя жизнь. Мы счастливы, по крайней мере я.

— Как уже было сказано, я могу назвать тебя кем угодно, только не своим другом, — бесстрастно закончил Хадсон.

Удар был жесток: Марианна отшатнулась, и Хадсон не успел ее удержать.

— Да, меня жестоко обидели в прошлом, — дрожащим голосом произнесла она. — Унизили, угрожали, пытались мной манипулировать. Но я не собираюсь это обсуждать ни с тобой, ни с кем-нибудь другим!

— Это сделал тот человек, к которому ты ушла? — спокойно спросил Хадсон, не двигаясь с места.

— Нет. — Марианна подняла покрасневшие глаза. — Больше я ничего не скажу. — На лице ее отражалась такая мука, что Хадсон отвел глаза. — Я прошу прощения за то, что причинила тебе боль и унизила тебя. Мне очень жаль, Хадсон.

— И это все? — спросил он, помолчав. — Полагаешь, я этим удовлетворюсь?

Марианна так прикусила губу, что ощутила во рту соленый вкус крови. Больше она не сможет сказать ни слова. Она просто кивнула, и это резкое конвульсивное движение головы, вместе со сжатыми кулаками и смертельной бледностью застывшего лица, подсказало Хадсону, что он перегнул палку.

— Хорошо.

Она ожидала чего угодно, только не этого!

— Хорошо? — слабо повторила она, отказываясь верить в его внезапную капитуляцию. — Что значит «хорошо»?

— «Хорошо» значит «согласен», «все в порядке», — улыбнулся Хадсон.

Марианна была слишком взволнованна, иначе непременно заметила бы, что Хадсон улыбнулся — одними губами. Глаза его оставались темными, непроницаемыми и безжалостными, словно глубокая вода.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Марианна никак не ожидала, что после всего происшедшего сможет наслаждаться прогулкой. Однако звуки и запахи марокканского базара очаровали ее, и через несколько минут она с удивлением обнаружила, что больше не мучается страхами и сожалениями и не дрожит от близости Хадсона.

По дороге Хадсон рассказал ей, что базар на Востоке — не только место купли-продажи, но и своеобразный клуб, где заключаются сделки, происходят встречи друзей и обмен новостями. Базар заменяет обитателям пустыни кино, благотворительные и прочие развлечения, к которым привыкли деревенские жители на Западе.

— Вкус настоящего Марокко. — Мягкий голос Хадсона вторил ее мыслям. Он взял ее за руку, и от этого прикосновения Марианна вновь остро ощутила его близость. — Домашний суп. — Хадсон кивнул в сторону котелка, перед которым сидел смуглый бородатый марокканец с выдубленной солнцем кожей. — Приготовлен на примитивном очаге в каменной хижине — если вообще не в кочевом шатре. Здесь, вдали от больших городов, царствует прошлое.

— Вижу. — Похоже, Хадсон решил сыграть роль обходительного гида, подумала Марианна. Она улыбнулась, взглянув в блестящие черные глаза марокканца, и получила в ответ ослепительную белозубую улыбку.

Один крестьянин продавал живых цыплят, связанных вместе за ноги, держа их головами вниз. Другой предлагал овощи, третий — яйца в плетеных корзинах. В одном ряду Марианна увидела целую пирамиду солнечных дынь, а рядом — сморщенного старичка-араба, склоненного над медной жаровней. Араб жарил ломти баранины и продавал желающим перекусить; чтобы запить острую пищу, марокканцы подходили к водоносу, и тот за несколько мелких монет плескал им воду прямо в горсть. Марианна не могла отвести глаз от этой почти библейской сцены.

Все здесь было так живо, так ярко, полно красок, звуков и запахов и в то же время так разительно отличалось от привычной жизни, что Марианна невольно спрашивала себя, уж не перенеслась ли она в далекое прошлое. Или, может быть, в иной мир?

Ах, если бы… Из-под опущенных ресниц она бросила робкий взгляд на Хадсона. Если бы перенестись в мир, где нет ни Майкла, ни его уродливой тайны, ни прошлого, оскверненного Майклом, ни будущего — только настоящее. Только Хадсон рядом с ней, его звучный голос, тепло его руки.

— Анни, ты хоть раз вспоминала обо мне за эти два года?

Вопрос прозвучал спокойно, как бы между прочим. Марианна бросила взгляд ему в лицо, но в холодных серых глазах не отражалось ни намека на чувство.

— Так как же? — терпеливо повторил он.

— Я… д-да, конечно, — выдавила Марианна. — Иногда.

— Иногда. — Хадсон задумчиво кивнул. — И с каким же настроением? Ты хоть немного сожалела о том, что сделала?

— Я… — Он держал ее за руку и, должно быть, почувствовал, как она вздрогнула, но его красивое лицо оставалось бесстрастным, словно выбитое на медали. — Хадсон… — Голос ее дрогнул и прервался. «Нет, я не смогу! — билась в голове паническая мысль. — Я не выдержу, не вынесу эту навязанную мне роль! Он слишком умен, еще немного — и увидит меня насквозь!» — Хадсон, в таких разговорах нет смысла.

— Сколько же личностей скрывается за этой прекрасной ширмой? — заговорил Хадсон тихо, словно обращаясь к самому себе. — Такое чувство, словно я сижу перед телевизором и смотрю шоу с переодеваниями. «А теперь попросим на сцену настоящую Марианну Хардинг!» — Он улыбнулся, однако в этой улыбке не было теплоты. — Но нет, напрасно надеяться. Ты никогда этого не сделаешь.

— Чего? — спросила Марианна.

— Не покажешь мне свое настоящее лицо.

Он уставился на нее тяжелым взглядом. Марианна залилась краской, отчаянно придумывая подходящий ответ.

— Ты так говоришь, словно я — какая-то загадка, — пробормотала она наконец.

Но Хадсон уже не слушал: повернувшись к старику-крестьянину с корзиной спелых вишен, он на беглом французском спрашивал о цене ягод.

Присев на старую каменную стену, окружающую базар, они ели алые, напоенные солнцем вишни. День уже клонился к вечеру, и солнце утратило свой безжалостный жар. От нагретых камней исходило тепло, во всем чувствовался мир и покой, и пронзительное ощущение потерянного счастья вдруг охватило Марианну.

Она знала, что навсегда запомнит этот день — звуки и запахи марокканского базара, тепло древних камней, вкус вишен. И Хадсона рядом.

— Анни, ты счастлива? — послышался вдруг его голос. — Довольна жизнью в Лондоне и работой? У тебя есть все, что тебе нужно?

Как он может спрашивать!

— Да, еще бы! — ответила она с сияющей улыбкой, хотя едва не подавилась вишней от этого вопроса. — А ты доволен?

— Своей работой? — Он задумчиво покачал головой. — Конечно, это очень важная часть моей жизни, но не вся жизнь. Есть еще досуг.

«Видела я твой „досуг“ в отеле!» — подумала Марианна, вспомнив рыжую красотку. Острая боль — боль ревности — пронзила ей грудь.

— Очень хорошо, — произнесла она, выдавив из себя еще одну улыбку.

— Ты думаешь? — сухо отозвался Хадсон, и взгляд его скользнул в сторону, где торговцы укладывали свои пожитки, собираясь в неблизкий путь к родным селениям. — Да, я стараюсь соблюдать равновесие между работой и отдыхом. В старину говорили: «На том свете отдохнем», но для меня эта поговорка звучит глупо. Мне приходилось видеть людей, в буквальном смысле надорвавшихся на работе, и ничего хорошего в этом нет, поверь мне.